Семь. Четвертая ночь.

четверг, 02 июня 2016

09:22

Girhasha

Denn du bist, was du isst.

Четвертая ночь.
Дева.

Существо покинуло обсидиановый замок задолго до рассвета. Воздух был чист и прозрачен, а стены зданий сверкали от росы. Казалось, что все вокруг сделано из тонких кристаллов, хрупких, как стекло – только тронь и во все стороны разбегутся трещины. Существо потеряно слонялось по улицам, залитым тьмой и присыпанным звездой пылью. Еще одна тень, потерявшаяся в лабиринте мертвого города.
Бледное и холодное, как болотный огонек, солнце поднялось над горизонтом. Его жара едва хватило, чтобы прогреть ночной воздух. Но едва алый свет зари коснулся существа, оно замерло, вбирая крохи тепла бледной кожей, как ящерица после зимней спячки. В его бесцветных глаза солнечный свет распадался на мечущиеся искорки и растворялся без остатка. Существо отряхнуло владевшее им отчуждение и твердым шагом направилось по улочкам города. Оно уверено сворачивало на перекрестках и безошибочно ныряло в переулки, срезая дорогу. Что-то тянуло его к цели, скрытой в глубине города.
Постепенно здания, мимо которых проходило существо, стали меняться. Все чаще попадались вычурные колоннады, арки, обрамленные каменным кружевом и яркие фасады, украшенные барельефами и цветочными орнаментами. Танцующие и облаченные в маски статуи украшали многочисленные площади. От главного русла улиц расходились ветвящиеся аллеи, некогда тенистые и благоухающие, но теперь лишь тянущие голые кроны к хмурому небу. Все явственнее становился бледно-розовый оттенок, проступающий в камне, из которого были сложены здания. Едва заметная сеть красных прожилок пронизывала его, придавая сходство с подводным кораллом, но на фоне мертвых деревьев и пустынных улиц этот нежный окрас напоминал не цвет распустившейся вишни, а нездоровый румянец на щеках больного.
Не глядя ни на что вокруг, существо направилось вглубь алого квартала. Там оно остановилось у здания, к которому сходились все окрестные дороги и тропинки. читать дальшеЯркое, приметное и изящное, оно представляло собой все, что старались воплотить другие строения. Плавные линии вились по фасаду, переходя по карнизам и ажурным балконам. Они создавали легкий силуэт, чем-то неуловимо напоминающий гибкую девушку, кружащуюся в танце. Стены были густо увиты плетистой розой. Цветы и листья давным-давно увяли, оставив после себя только переплетения шипастых стеблей, больше похожих на заросли терновника. В редких просветах между сухими плетьми проступал розовый камень, точно нежная плоть, стянутая веревками.
Солнце только начало клониться к горизонту и наливаться тьмой, когда существо переступило порог дома. Закатный свет лился сквозь высокие окна, окрашивая все вокруг в кроваво-красные тона, даже тени имели здесь бордовые отблески. Несколько мгновений существо стояло в нерешительности, не зная, куда направиться дальше. Вдруг тишину нарушил томный вздох, слабым эхом пришедший из глубины коридора. Существо бросилось на этот звук и вбежало в огромный зал. Одну его сторону полностью занимала театральная сцена, на которой прелой кучей лежал истлевший, выцветший занавес. Из-за кулис в партер наползла густой сумрак, он обвивал ряды кресел, заполняя их ужасными призраками, лишь смутно похожими на людей.
Стон повторился и вместе с ним, застонал весь дом: заскрипели половицы, вздрогнули хрустальные бусины на люстрах, заколыхались невесомые занавески. Существо последовало за звуком и оказалось в комнате с зеркальными стенами. Их серебряную гладь покрывала густая сеть трещин. На исполосованным глубокими царапинами лакированном полу валялись осколки, в которых отражался бесконечно повторяясь разбитый вдребезги мир.
Следующий вздох жарким дуновением окутал существо. Он привел его в спальню, где на широкой постели комом лежали измятые белые простыни, на которых алело пятно, оставленное вином или кровью.
Так, следуя за таинственным голосом, существо шло по запутанному лабиринту расцвеченных закатом комнат. С каждым переходом мир вокруг все больше погружался во тьму. Солнечный свет стремительно угасал, и вместе с ним исчезала и реальность. Предметы растворялись в тенях, превращая комнаты в странные платформы, парящие посреди черноты. Под этим покровом красноватого сумрака угадывалось какое-то движение, будто клубок тесно переплетенных змей извивается под тонким шелком. Когда раздавался очередной сладострастный стон, змеи во тьме вздрагивали и напрягались, что можно было увидеть плоть, нераздельно сплетенную в тугие узлы.
Вскоре не осталось ничего кроме дверных проемов, ведущих к одиноким островкам посреди бесконечного колышущегося мрака. Иногда из ниоткуда доносились голоса, крики, гнусный смех или отчаянный плачь. Иногда в обглоданных чернотой комнатах встречались предметы, напоминающие декорации, оставшиеся после жуткого спектакля. Пустые клетки, в которых было бы тесно даже собаке. Крюки и петли, свисающие с потолка. Окровавленные орудия пытки, брошенные на прикроватном столике. Грязный угол с гнилой соломой, на которой разбросана шелковая одежда. Но существо не обращало внимания ни на сцены, пронизанные чужой болью и страданием, ни на безумные возгласы – оно целеустремленно преследовало ускользающий от него голос.
Погас последний луч солнца, и тьма полностью окутала дом. Исчезли двери и окна, не осталось ничего, кроме трущихся друг о друга змеиных тел, напряженных и влажных. Очередной стон пронзил тьму нестерпимой дрожью. Несколько мгновений он бился, как выброшенная на берег рыба, а потом безвольно опал, как распутанный узел. Перед существом предстала обнаженная девушка, парящая посреди ожившего мрака. Темнота струилась по ее нежной белой, как мрамор, коже, обвивалась вокруг лодыжек, скользила вверх по бедру и дальше… Она целовала ее в томно подрагивающие веки, в алые губы и текла по небу, словно пьянящее вино. Темнота ласкала девушку и одновременно обвивала тугими путами. Лишь спустя мгновение, стало понятно, что девушка сама является источником расползающейся вокруг нее темноты. Ее затылок вытягивался, образуя подобие длинного хвоста, который постепенно чернел и, в конце концов, терялся в массе извивающегося мрака.
– Кто ты? – спросило существо. Его тихий, безжизненный голос ударил громом по томной тишине этого места.
– Некогда я была танцовщицей и певицей, чьим искусством восхищался весь город, – Нехотя произнесла она, приоткрыв затуманенные наслаждением глаза. Ее речь была преисполнена истомой, а голос казался слаще цветочного нектара. Едва ответив на вопрос, она вновь закрыла глаза, а черные плети заструились по бархатной коже.
– Что произошло с тобой? – вопрос существа заставил темноту задрожать и отступить перед силой, таящейся в его голосе, похожем на предрассветные клочья тумана.
– Во времена, когда птицы пели, восхваляя солнечный свет и ночную прохладу, когда даже в движении цветов можно было обнаружить прекрасный медленный танец, длящийся дни напролет, я была чиста, как морской бриз. Когда я выходила на сцену, время замирало, чтобы полюбоваться моим танцем, а мои песни очаровывали даже ветер. В моих руках была душа города, она откликалась на мои движения и слушала мой голос. Я вдохновляла музыкантов и художников, и разжигала благородный огонь в сердцах мужчин и женщин. Я была неприкосновенна, как священный огонь. Годы шли мимо меня, не оставляя своих отпечатков ни на лице, ни в памяти. Я была счастлива, и дни сливались в неиссякаемый поток, сотканный из света, звонкого смеха и прекрасной музыки. Этот дом был храмом, построенным в честь искусства, и в его стенах восхваляли саму жизнь, безмятежную и радостную. Такой она и была когда-то.
Не знаю, когда все изменилось, но в какой-то момент улыбки зрителей стали тусклыми, а в их смех прокралась злая насмешка. Свет начал увядать. Распалась гармония, которая связывала песни, танцы и людские сердца. Изменился мир по ту сторону занавеса.
Не могу сказать, что пришло первым: ранние признаки упадка или смутное желание, поселившееся в моей груди. Кажется, они появились одновременно. Невысказанное желание заполнило ночи и проникло в дневные мысли. Чужеродное тело, которое одним своим присутствием выводит из равновесия. Этим оно напоминало соринку, попавшую в створки раковины. И подобно все той же незрелой жемчужине, со временем покрывающейся все новыми слоями перламутра, оно тоже росло, вытесняя все остальное. Я перестала петь, потому что не могла больше влиться в поток мелодии. Я перестала танцевать, потому что желание сделало мои движения порывистыми и грубыми. Меня это не заботило, имел значение только огонь, опаляющий мою душу.
Я обнаружила, что убийство животных приносит небольшое облегчение. Началось все с докучливых мух и комаров, которых в то время развелось слишком много. Но чем больше было животное, тем сильнее наслаждение, таящееся в его страданиях и смерти. Меня пугало это открытие, и в тоже время, мой собственный страх лишь подпитывал жестокое любопытство.
Пытаясь укрыться от него, я делила свою постель с незнакомцами. Жаркие объятия мужчин и страстные вздохи женщин помогали забыться ночью, а поутру их лица бесследно исчезали из памяти, как ночной туман исчезает с приходом зари. Не люди, а лишь безликие тени. Убить одного из них было не сложнее, чем свернуть голову птице. Но быстрое убийство приносило лишь краткое удовлетворение. Растягивая их страдания, я продлевала свой экстаз. Муки тела ничем не отличаются от мук души, но послание можно длить до тех пор, пока разум продолжает цепляться за жизнь. Вскоре в моих глазах они превратились в истекающих кровью кукол. Неодушевленные предметы, рыдающие над осколками собственных судеб.
Поражённый войной и голодом, город подпитывал мое желание человеческими жизнями, и оно безмерно разрасталось, подобно лесному пожару. В конце концов все смешалось: чужая боль и душевные страдания, телесное наслаждение и чувство власти. Исчезли любые границы, отделяющие понятия и вещи друг от друга. А где нет границ, там открывается дорога к Бездне. В высшие моменты наслаждения я проваливалась туда, забывая о себе, растворяясь в жаркой, как кровь, тьме. Потому, когда открылся путь, я бросилась вниз, не задумываясь.
В Бездне я переродилась, став единой со своим желанием. Я продолжала завлекать людей. Некоторых я убивала, выпивая их боль и экстаз, словно вино. Других я отпускала, и они несли в себе мор – мой подарок и избавление, погрязшему в пороках городу.
Под конец рассказа глаза Девы были широко открыты. Она внимательно рассматривала существо, а на ее лице играла насмешливая ухмылка.
– Но кому я это рассказываю? Тебе не понять меня. Тебе не известно желание, ты не знаешь наслаждения. В твоей душе пустота. Жар и холод страстей пропадают там, не оставляя и следа, – Дева подалась вперед, почти нависая над существом. – Ты ждешь от меня благословения, как от всех прочих? Но мне плевать на тебя и на город, за стенами этого дома. Убирайся пока я не…
Существо стояло не шелохнувшись, без выражения вглядываясь в искаженное издевкой лицо Девы. Вдруг существо выбросило вперед руку и схватило девушку за шею. Мертвенно-бледные пальцы сжимали розовую плоть, оставляя на ней черные отметины кровоподтеков. Оно притянуло Деву к себе. Она попыталась вырваться, но щупальца тьмы обернулись против своей хозяйки и обвились вокруг ее запястий и лодыжек. Распятая, как на дыбе, Дева кричала и извивалась, но существо крепко держало ее за горло. Второй рукой оно медленно начинало ласкать обнаженное бедро…